Горькая ирония судьбы
Будущий классик советской эстрады воспитывался в детдоме башкирского поселка Раевка. Одна из воспитательниц однажды сказала, обращаясь к классу: "Наш Хабибулин - по фамилии видно - татарин. Хайкин - еврей. А Хиль, наверное, немец". "Правильно! - подхватили дети. - Немец! Немец! Хиль, ты будешь в спектакле Гитлера играть!" Спустя 60 лет Эдуард Анатольевич не может вспоминать об этом эпизоде спокойно.
Если бы не Гагарин, меня бы не было ни на радио, ни на ТВ
— Вот вы вспомнили про тот случай в Раевке, а у меня волосы встают дыбом, — говорит Эдуард Анатольевич. — Почему эта мерзость сидит в некоторых людях, я до сих пор не пойму. Когда взрослому человеку говорят такое — его словом убить можно. А представляете, ребенку? Это не забывается.
— Гитлера вас тогда так и не заставили сыграть?
— Нет, мне было всего лет семь-восемь. Да и не было никакого желания.
— Откуда у вас в самом деле такая фамилия — Хиль?
— Я это выяснил. Один профессор разложил мне все по полочкам. Есть две версии. У одного из праславянских племен был такой царь Хильвуд. Вуд — лес, хиль — холм, гора. А еще Хиль — испанское имя. Есть даже такая пьеса «Дон Хиль — зеленые штаны». Мои предки из Смоленска, дед с Березины. Под Брестом есть станция Тэвли, там множество Хилей живут. Быть может, какой-то испанец, раненный при отступлении наполеоновских войск, остался на Березине. У Наполеона были наемные полки из Испании. Фамилию Хиль я встречал в Латинской Америке, Португалии, Европе, Швеции и России — везде. А поездил я много.
— Не ошибусь, если предположу, Эдуард Анатольевич: по жизни вы никогда не были диссидентом... У моих родителей на проигрывателе в 70-х целыми днями крутился заезженный миньон: «Адресованная другу, ходит песенка по кругу, потому что круглая Земля...» Все детство прошло под ваши песни. Пластинки выходили миллионными тиражами. Вас не зажимали, не преследовали. И вы, кажется, всегда лояльно относились к власти?
— Я еще тогда говорил — и Стржельчик, и Копелян были со мной согласны: артист всегда должен быть в оппозиции к власти. Но оппозиции нормальной, не злобной. Критика власти — это естественно. Власть перерождает людей. Пробыл человек полгода начальником, и его не узнать.
— Известна легенда о том, как вам влетело за песню «Как хорошо быть генералом» от самих генералов. Вы, кажется, потом оправдывались, что это сатира, направленная против итальянской армии...
— Нет, не оправдывался. Я удивился, когда генералы вдруг встали и начали покидать зал. Песня исполнялась по заявке Юрия Гагарина. Это был концерт в академии, где он учился. Когда я запел, первые ряды актового зала опустели — генералы расценили песню как оскорбление своей чести. Потом меня вызвали в политуправление и сказали: отдохните-ка годик! Ни по радио не будете звучать, ни по телевидению... Однажды мы встретились на очередном банкете с Гагариным. Он попросил исполнить новую песню Пахмутовой о летчиках. Я говорю: так и так, Юрий Алексеевич, не могу, помните тот случай? Он мне: да ты что?! И пошел в политуправление: что ж вы делаете? Вы хоть знаете, слова там какие? Это же песня про капрала, который критикует НАТО! Там говорят: а! про НАТО?! Ну, тогда можно, пусть Хиль поет! Потом «Как хорошо быть генералом» даже сняли в одном из «Огоньков». Меня как бы реабилитировали.
— Другого могли бы и не простить, даже с такой протекцией. Помните разгромные статьи про Шульженко, Райкина, Утесова?
— Помню. «Пора кончать эту пошлость!»
— А про вас выходили разгромные статьи? Что-то не припомню.
— Про меня? Очень много. Писали, например, что у Хиля столько аппаратуры — хватит на несколько музыкальных коллективов, и еще больше костюмов... Это было наглое вранье. Аппаратуру я сам купил в Японии, а за все служение в Ленконцерте с пятьдесят пятого года мне не сшили ни одного лишнего костюма.
— Говорят, вы до сих пор живете достаточно скромно. Правда, в элитном доме... (Хиль 20 с лишним лет живет в знаменитом «толстовском» доме зодчего Лидваля, выходящем одновременно на улицу Рубинштейна и набережную Фонтанки. Во дворах этого здания снимали заключительные кадры фильма «А вам и не снилось...» С конца 80-х здесь жили многие представители питерской власти, в том числе убитый вице-губернатор Михаил Маневич).
— Моими соседями по дому всегда были известные артисты, писатели, композиторы, театральные критики. Лидваль спроектировал гостиницу «Астория» и еще несколько подобных шедевров в Петербурге. Эта поэзия в камне и дереве положительно влияет на жильцов, особенно на людей творческих.
— Идя к вам, начал пересчитывать во дворе «Лэнд Крузеры» и сбился. Очевидно, поменялся контингент?
— В доме три двора, и в каждом своя публика. Я живу в среднем. Квартира просторная. Когда делал ремонт, переставил стены — зачем мне, например, огромная, в половину комнаты, ванная? А кого-то из жильцов это вполне устраивает.
— Кто сегодня ваши соседи — из «людей творческих»?
— Их мало осталось. Вы их не знаете. Эти фамилии ничего не значат для нашего шоубизнеса. Времена изменились.
— Вы вообще против шоубизнеса?
— Я не говорю, что его надо запретить. Он должен занимать определенное место, но не в душах. Собрались, поплясали и забыли. Делать из этого деньги — увольте. Лучше уж сидеть голодным.
В Париже на хлеб уже хватало, а вот на мясо...
— Вы как-то сказали: Париж помог мне пережить нелегкие времена. Чем они были нелегкие для вас лично?
— Был Ленконцерт — три с половиной тысячи человек. Из них две тысячи артистов. И вдруг все рухнуло, распалось на частные бригады. Люди получали под это дворцы — обещали, что сделают новое искусство. А вместо этого просто тусовались годами. Для артистов моего возраста вообще не стало никакой работы.
— И тогда вы сами решили податься в Париж — на заработки...
— Я туда не насовсем уезжал, а так — два-три раза в год. Французскую визу больше чем на два месяца не дают. Пел в русском кабаре «Распутин». Туда любили приходить богатые американцы, арабы, французы, новые русские. Не поесть, как правило, а послушать музыку. Иногда кто-то заказывал икру и семгу. Но в основном слушали. Хозяйкой кабаре была мадам Мартини Елена Афанасьевна, я слышал, она в прошлом году умерла. Мартини она по мужу, а сама родом из Белостока. У нее было несколько русских кабаре... Атмосфера в «Распутине» аристократическая — я застал дворян еще из первого поколения нашей эмиграции.
— Как они к вам отнеслись?
— Очень благожелательно. Предлагали свои услуги. Один человек открыл свой гардероб и говорит: бери любой костюм! А там их штук сто. И все подходят мне по комплекции. Я говорю: нет, Митя, ну как я могу? И не взял. Не потому, что новый костюм не был нужен... Другой случай: мадам Мартини была смущена назначенной мне ставкой, когда кое-что узнала обо мне от своих друзей Любимова и Евтушенко. Сказала: что ж это вы не предупредили, что так популярны в России? И предложила другой гонорар. Но я уже уезжал из Парижа.
— Почему не остались?
— Я ездил не затем, чтобы остаться, а затем, чтобы выжить, семью прокормить. Хотя, конечно, было очень трудно. Те деньги, которые я получал, работая в кабаре — это, знаете... не те деньги. Ты каждый день должен как бы включать в голове компьютер: «Так... полкило картошки, хлеб, фрукты и рыба...» И все! Позволить себе мясо было невозможно. Только на Пасху и Рождество мог чуть-чуть больше подзаработать, потому что богатые люди приглашали к себе домой.
— Вы получали там деньги как ресторанный певец — от посетителей за столиками?
— Когда я впервые с этим столкнулся, стало не по себе. Но мне сказали: да ты что! Шаляпин в Париже пел прямо на обеде. И деньги за это получал... Мне стало как-то легче. На Западе так принято. Тех, кто не берет деньги за исполнение, считают недоумками.
— Говорят, вы все-таки отказывались от таких денег.
— Да, был случай, обидел человека. И зря. Старики-эмигранты давали певцам деньги от чистого сердца. А мне хотелось просто так петь для них «Утро туманное», «Вечерний звон», чтобы напомнить им о России... Какой-то, как сказали, принц захотел меня отблагодарить — он сидел в отдельном кабинете, в полутьме, с дамой. Мужчина лет сорока и молодая очаровательная женщина. Я отказался. В конце выступления он все-таки подошел и положил на рояль розу. Стебель был обернут какой-то бумажкой. Стоявшая рядом знакомая, югославка Соня, сказала: что это ты, Эдуард, сто долларов бросаешь? Этот принц розу в сто долларов завернул...
В Париже вообще смешно дают артистам деньги: берут вас за руку, говорят «Большое спасибо!» и с рукопожатием передают купюру. В «Распутине» на рояле стояла шкатулка, куда исполнители складывали свои чаевые, а потом все делилось поровну. Я никогда не смотрел, сколько там и кто что складывает. Были артисты, которые заранее чувствовали, что им перепадет от посетителя крупное вознаграждение — допустим, тысяча франков. Они эту тысячу брали одной рукой, а другой опускали в шкатулку 50 франков. Были скандалы, но — не пойман, не вор.
— Как вам показался Париж?
— Я изучил его по станциям метро. Знал их все, мог сделать пересадку с закрытыми глазами в любом месте. Когда начал больше зарабатывать, стал ездить на автобусе. А потом мне сказал один поэт: попробуй походи пешком. Ты другой раз едешь 3 остановки на метро, а можно через дворы пройти за пять минут. Я начал ходить и увидел: Париж очень маленький, в несколько раз меньше Москвы. А народу столько же.
«Так у вас 3 машины — и все мало?!»
— Сейчас вы на родине. Каковы впечатления?
— К сожалению, не блестящие. На деньги, которые имел на книжке, мог купить две машины. Все это превратилось в две буханки хлеба. И до сих пор над нами продолжают эксперименты... Недавно стоял в сберкассе, и приходит бабушка. Она не была здесь 10 лет. «Милочка, у меня тут две тыщи...» «Бабуля! Какие две тыщи? Это два рубля у тебя!» Вся сберкасса плакала. Стали деньги ей собирать. Это не политика, это издевательство... Хорошо еще, мне разрешали ездить в Париж. А если б не разрешали? Одна надежда — на Бога.
— Кто-то сказал: «Я бы уверовал в Бога, но смущает толпа посредников». Недавно наблюдал сцену: два священнослужителя на иномарке подъехали к супермаркету и накупили «Колы» с чипсами...
— Ну и хорошо. Ну и пусть. Я знаю священников, которые коллекционируют антиквариат, покупают дорогие продукты, дорогие вина. Это и есть жизнь. А есть другие, которые все раздают. Это нельзя осуждать. У каждого свои привычки... Я, например, могу сто раз переписывать ноты в разных тональностях. Это моя страсть. Жена смеется, сын говорит: папа, легче на компьютере. Нет, я от руки... Нельзя завидовать. Меня однажды спросили: какая у вас машина? «Семерка», уже третья. А одна женщина воскликнула: а! так у вас уже три «семерки»! И все мало!
— А на самом деле?
— Мы старую «семерку» за полцены продали, добавили и купили новую. А иногда и без машины обходимся... Однажды я выступал перед сердечниками в санатории — опоздал на 15 минут. Мы с женой 6 часов добирались на электричке из Луги. Электричка все время стояла. Вышел на сцену, говорю: извините, на дорогах такие пробки... Из зала кричат: да что пробки! надо было раньше выезжать! Я оправдываюсь. Они: как? Хиль на электричке? Не верим! Я: да, иногда мне нравится ездить вместе с народом. Хоть пообщаемся...
— После Парижа вы, кажется, успешно адаптировались на современной эстраде. Продвинутый проект «Хиль и сыновья»; клипы с «Препинаками»; курехинское садомазохистское шоу, где вас, завернутого в занавеску, выносили на сцену с голыми арфистками четыре огромных негра; ария водопроводчика Сидорова, которую вы исполняете в ватнике и с вантузом в руке... Это подчас шокирует.
— Это ничем не хуже тех студенческих капустников, которые мы устраивали в консерватории. Помню, как все начиналось у Александра Броневицкого — он придумывал такие капустники, что профессура со стульев падала... Разрядка на концерте для меня — насущная необходимость. Я говорил Курехину, что мечтаю сделать совместно с группой единомышленников концерт старинных русских романсов, но петь их не вчистую, а в комическом преломлении. Начинаю, к примеру, романс, и вдруг крышка рояля падает со стуком, певец, как бы от страха, начинает петь другой романс, или пианист аккомпанирует не в той тональности, или у меня отрывается рукав от пиджака... Ильинский так шутил: начинал петь, и вдруг раздавалось сипение, будто у него голос пропадал. Это нужно каждому артисту. Если вы постоянно будете петь одно и то же, то станете, как компьютер, который можно в любой момент выключить.
Это не мое. Лучше уж тогда — на сцену в ватнике!
Собеседник