Спасибо тебе… змея подколодная!
Челябинск.Так получилось, что, когда пришла беда и тяжелая болезнь приковала к койке, возле Татьяны Степановны Согриной остался единственный человек? Человек, которого она ненавидела люто, над которым последние десять лет изощренно, с каким-то садистским удовольствием измывалась.
Когда после обширного инсульта Татьяна оказалась частично парализована и на несколько месяцев «прописалась» в пропахшей мочой, лекарствами и страданием больничной палате, руку помощи и сочувствия протянула нелюбимая невестка…
Со свету б тебя сжила!
— И ведь не была я никогда сумасшедшей мамашей! — сокрушается Татьяна Степановна. — Хоть и одна сыновей растила, а не было у меня к ним той патологической любви, что детям жизнь отравляет. Нормальные материнские чувства… Да и, признаться, младшего, Бориску, я даже больше любила, чем Глебку… Но вот когда старший привел ЕЕ в дом и сказал: «Это моя невеста», что-то у меня перемкнуло…
В тот миг Татьяна Степановна вдруг поняла, что это такое — отдать своего сына, свою кровиночку, чужой женщине. И невзлюбила она будущую невестку с той первой встречи. Сыну вечером наедине категорично заявила: «Я против!» Но Глеб, с детства отличавшийся самостоятельным, независимым нравом, не изменил себе и на этот раз. Нравится это маме или нет, а он влюблен в Алину и намерен на ней жениться. И точка. И женился.
— За что ж я ее так невзлюбила? — удивляется теперь Татьяна Степановна. — За то, что башкирка? Да нет, точно не поэтому. Никогда я национализмом-шовинизмом не страдала… Лучшая подруга у меня — татарка, да и вообще…
Может, не полюбилась высокообразованной, успешной Татьяне (а в то время она уже была главным экономистом в престижной фирме) невестка тем, что всего лишь профессиональное училище у нее за плечами? Брак сына, уже в те годы талантливого, подающего надежды финансиста, прекрасно воспитанного, эрудированного и прочая, прочая, с девушкой без роду, без племени, по профессии «штукатур-маляр» (и где ж они только познакомились?!) казался Согриной однозначным мезальянсом. Но Аля тупицей не была, получить высшее образование ей помешали обстоятельства — необходимость помогать маме и младшим сестрам. И в школе, и в ПТУ Алина училась отлично, была начитанна, имела живой ум… Может, раздражала Татьяну Алинина «мелкость» — невысокая девушка, когда сын впервые привел ее пред мамины очи, была слишком хрупка. «Разве ж она сама родить сможет? — ворчала свекровь. — В чем только душа держится!» Впрочем, телосложение невестки не помешало нагрузить ее самой тяжелой работой по дому: от стирки-уборки до закупки продуктов на всю семью. Алина с первых дней замужества превратилась в настоящую Золушку: правда, злую мачеху и двух сестер с лихвой заменяла одна свекровь…
Самое интересное, что к жене младшего сына Татьяна Степановна относилась совершенно иначе — Катеньку она любила, в доме своем всячески привечала. Впрочем, объяснялось это просто: Борис и Катя с «мамой Таней» ни дня под одной крышей не прожили, потому что хитрый Бориска сразу после женитьбы сбежал от строгой, властной мамочки в дом молодой супруги и добродушной покладистой тещи.
Может, живи и Глеб с Алиной отдельно от мамы, все сложилось бы иначе. А так трехкомнатная квартира Согриных превратилась в поле боя, где «воевала» одна лишь Татьяна Степановна, ежедневно, ежеминутно «долбившая» безропотную Алю. Даже в глаза свекровь звала невестку Змеей подколодной и частенько шипела той в спину: «Со свету тебя сживу!» И все нагружала и нагружала ненавистную Алину работой. Не изменила положение молодой женщины ни беременность (даже на восьмом месяце она продолжала таскать тяжелые сумки и надраивать полы!), ни рождение сына. Глеб, с головой погруженный в работу, особо не интересовался происходящим в доме. К тому же Татьяна Степановна и не показывала сыну своего отношения к его жене. Наоборот, парень был уверен, что мама и Аля живут душа в душу. А Алина, воспитанная отцом-мусульманином в строгости и уважении к старшим, молча сносила издевательства свекрови и мужу не жаловалась.
Бунт на корабле
Кризис наступил, когда Алина, отсидев дома положенные три декретных года, решила выйти на работу. Татьяна Степановна была категорически против и всячески склоняла на свою сторону Глеба. С одной стороны, потребность унижать невестку уже вошла в привычку, и свекровь просто делала очередную гадость, доказывая всем (и в первую очередь себе), кто в доме хозяин. С другой стороны, она боялась потерять такую удобную Золушку: и для битья, и для домашней работы, и для принеси-подай… В общем, маменька успешно обработала сына, и на профессиональную деятельность Алины было наложено вето. Вот тут Аля и взорвалась. Прозвучало классическое: «Или я, или она!»
Спокойный, рассудительный Глеб не стал выбирать между мамой и женой, а сделал то, что давно уже нужно было сделать: купил квартиру и переехал туда с Алей и сыном, сохранив при этом нормальные отношения с Татьяной Степановной.
Татьяна Степановна с Алиной не общалась даже по телефону, в гостях у себя не принимала. Была мысль рассорить сына с женой, но трезво все взвесив, свекровь не стала этого делать. Глеб, с его независимым характером, мог запросто порвать отношения с маменькой, да еще и с внуком бы видеться запретил. Аля же общению Татьяны с внуком не препятствовала, мудро рассудив, что свекровь хоть и не любит ее, но в маленьком Кирюшке души не чает. Правда, Алина, вкусив новой жизни, категорически не хотела прощать свекровь. Ну а у Татьяны в душе так и жила черная ненависть к Змее подколодной…
Кто познается в беде?
Приступ — на то и приступ, чтоб случиться неожиданно. Татьяну Степановну увезла среди ночи «скорая» с диагнозом «обширный инсульт». Частичная парализация — отнялись ноги и правая рука, плохо работали лицевые мышцы и речевой аппарат. Татьяна Степановна теперь надолго была прикована к кровати.
Сообщили родственникам. Самым сильным желанием Татьяны Степановны было желание увидеть сыновей и внуков. Она очень боялась умереть. Еще больше — остаться беспомощным инвалидом. Сейчас ей особенно нужна была поддержка родных, близких, любимых — Глебушки, Бориски, Катюшки, Кирюшки и маленькой Танечки (дочери младшего сына)… Но…
Рано утром в палату к Татьяне Степановне буквально влетела Алина:
— Как вы, мама?
Мамой Татьяну она назвала впервые, и у той навернулись слезы: и от жалости к себе, и от злости, и от стыда… Ну как, как принимать внимание и помощь от той, которую ненавидела и заставляла страдать столько лет? Как вести себя с ней, Змеей подколодной? Да еще и зависеть от нее? Меньше всего Татьяна Степановна ожидала увидеть у своей постели Алину…
Борьба противоречивых чувств, муки совести терзали душу Согриной. А ненавистная (когда-то) невестка, взяв на работе отпуск за свой счет, круглосуточно дежурила у ее постели: кормила, умывала, обтирала, выносила судно, делала массаж, читала вслух книги и журналы. Бросалась к свекрови по первому вздоху, жесту… «Неужели она делает это искренне?» — удивлялась первое время Татьяна Степановна. Потом привыкла. Попыталась встать на прежние позиции: Алина зависит от своего мужа. Это он приказал жене ухаживать за мамой. А ей, Татьяне Степановне, очень удобно. Ведь медперсонала мало, к каждому лежачему больному круглосуточную сиделку не приставишь. А у нее есть, да такая внимательная, расторопная, аккуратная! Но время шло, и Татьяна Степановна убеждалась: Аля взяла на себя неприглядную роль сиделки по собственной инициативе. Из сострадания. Из жалости. Из-за искреннего желания помочь. И чем дольше общалась Татьяна Степановна с невесткой, тем большей симпатией и любовью проникалась к невысокой хрупкой женщине, бывшей ей чужой все предыдущие десять лет и вдруг за какие-то недели ставшей самой родной и необходимой…
Разумеется, навещают, конечно же, Татьяну Степановну и сыновья, и вторая невестка, и внуков приводят. Заглядывают коллеги по работе, подруги. Приносят фрукты и сладости, которые Татьяна потом настойчиво «скармливает» Алине. Но все они — и дети, и друзья — посидят 15—20 минут и уходят из душной, пропахшей болезнью палаты «на волю», в свою здоровую и радостную жизнь. А Аля с ней все время.
— Я удивлялась, не верила сначала. Думала, уесть она меня хочет, отомстить. Мол, вот, ты теперь от меня зависишь, цени, прощения проси. Но правду говорят: по себе людей не судят. Не для того она здесь, чтобы меня мучить, у нее и мысли такой не было. Я это поняла. И еще поняла — другая она, лучше меня, чище. Потому и невзлюбила я ее когда-то…
P. S. Не суди, да не судим будешь
С Алиной долго не удавалось поговорить: беседовать у кровати больной она не хотела, а выйти в коридор отказывалась, ссылаясь на множество дел. Когда же наконец согласилась (по просьбе Татьяны Степановны), была немногословна:
— Не думайте, что я святая какая-нибудь. Просто не могу, понимаете, не могу я из мести, обиды взять и отвернуться от больной матери моего мужа. Глеб и Борис заняты, много работают, у Кати дочка маленькая… Так кто же, кроме меня, за Татьяной Степановной ходить будет?
Да, были и злость, и обида, все было… И ночами я плакала. Только ведь время лечит. А у меня свой сын растет, и чем он старше становится, тем больше я Татьяну понимаю: трудно это очень ребенка своего чужой женщине отдать, видеть, как он теперь не только тебя любит… Ну а то, что свекровь так со мной обращалась раньше… Бог ей судья, не я. А я ее давно простила.
“Синегорье”, Челябинск