"От дочери отказываюсь"

Она оставила дочь в холле, положила рядом записку с отказом, а сама вместе с сыном бросилась прочь. И перелезла через забор, когда охранник в воротах попытался ее остановить. 16-летняя Вика осталась в интернате. Ничего не понимая и не сознавая.

«Мы не можем взять этого ребенка»

Эту женщину зовут Светлана Викторовна Могильная, и дочь свою, Вику, она очень любит. Готова даже почку продать, чтобы помочь. Беда в том, что помочь, видимо, нельзя. Когда отказывалась от дочки, надеялась, что ей в интернате лучше будет. Все-таки рядом Москва, квалифицированные врачи, современное оборудование. И может быть, свершится чудо и девочку научат чему-нибудь, даже говорить, если повезет. Но в Сергиевом Посаде, в республиканском интернате для слепоглухих детей, в чудо никто не поверил. В Викиной карточке было слово «идиотия», и это решило дело. «Мы не можем взять этого ребенка — он необучаемый», — сказала Светлане Викторовне директриса интерната.

Значит, зря ехали. И значит, зря она, Светлана, ссорилась с проводниками и всю ночь сидела на коврике, следя, чтобы больной ребенок не упал с постели. Не поможет никто. Но ведь должны! Ведь они перед Викой в долгу. Своей инвалидностью она обязана именно государству. Примерно такие мысли были тогда у Светланы Викторовны. Тут и наступило что-то вроде временного помешательства. Она оставила дочь в холле интерната, положила рядом записку с отказом, а сама вместе с сыном бросилась прочь. И перелезла через забор, когда охранник в воротах попытался ее остановить.
16-летняя Вика осталась в интернате. Ничего не понимая и не сознавая.

Думали, до Курска радиация не дойдет
Началось все в 1986 году. Тогда была очень солнечная, ранняя и дружная весна. В конце апреля Светлана Викторовна со своими студентками (преподавала она тогда в курском педучилище) готовилась на свежем воздухе к майским праздникам. Украшала фасад. Потом их отправили в колхоз, где они целыми днями работали в поле. У кого-то в колхозе был счетчик Гейгера, и он показал катастрофический уровень радиации. Но никто не подумал, что это всерьез. Решили: счетчик неисправен. Где Чернобыль — и где Курск?
Но Чернобыль оказался ближе, чем казалось.
Некоторые, конечно, роптали. Говорили, что на всем юге России опасно долго находиться на открытом воздухе. Власть — о которой многие теперь вспоминают ностальгически, как же, все-таки гласность начиналась! — наглухо замалчивала истинные цифры: ни о радиационном фоне, ни об отдаленных последствиях лучевой болезни никто вслух не говорил. В Киеве даже не отменили велопробег по случаю Первомая. А уж отказываться от сезонных полевых работ, в которых по тогдашнему обычаю регулярно участвовали студенты, никому в Курске и в голову не приходило.
Вика родилась через два года. Семья у Светланы Викторовны была тогда во всех отношениях благополучная: муж, квалифицированный электрогазосварщик, живые и здоровые родители, двое старших сыновей. Жили в квартире на первом этаже в самом центре Курска. Дом старинный, купеческий — с небольшим садом, огромным погребом, где еще сохранились крючья для развески туш. Хорошая, крепкая семья.

Вика родилась слабенькая, но, как говорили врачи, здоровая. А спустя три месяца вдруг перестала держать головку. Что с ней — никто не понимал. Первый Викин диагноз — органическое поражение центральной нервной системы неизвестного генеза. Ребенок перестал развиваться, сильно отставал от сверстников, а врачи все попадали пальцем в небо. Только в три годика правильный диагноз все-таки поставили — гипотериоз. Это значит — не вырабатывается гормон щитовидной железы. Но было уже поздно: произошли необратимые изменения. А неправильное лечение вызывало к тому же постоянные приступы судорог.

Сейчас анализ на гипотериоз делают детям в роддоме, в первые дни жизни. И если обнаруживают дисфункцию щитовидки, ребенку всю жизнь приходится пить гормоны, но во всем остальном он абсолютно нормален. Как диабетик, периодически делающий себе инъекцию инсулина, но отнюдь не чувствующий себя инвалидом. Таких детей — с гипотериозом — в первые годы после Чернобыля вдруг стало рождаться очень много. Тогда на проблему и обратили внимание, и сегодня Вику успели бы спасти. У Светланы Викторовны была бы обычная дочь, раз в день принимающая гормональную таблетку. И только.

Недавно Вике исполнилось 16 лет. Она так и не научилась говорить и ходить. Жевать тоже не научилась, так что ей дают измельченную пищу. Но «овощем» — дикий термин, пришедший из «Кукушкина гнезда» — ее тоже назвать нельзя. Она слушает музыку и получает явное удовольствие от нее. Больше всего ей почему-то нравится «Бони М» и заставка из «Спокойной ночи, малыши!». Еще Вика любит листать журналы. Мама специально покупает ей рекламные, где много картинок. А если дать ей журнал, перевернутый вверх ногами, девочка сразу же поворачивает его правильно. Она узнает всех родственников и обижается, когда кого-то долго нет рядом.

Но от этих проблесков разума, как ни кощунственно это звучит, матери только тяжелее.

— Я все время думаю: значит, ее можно было чему-то научить? Значит, мы просто упустили время?! Узнает же она меня и других...

Все бы ничего, но тут умер муж

Обычно после рождения ребенка мать лишается нормального сна года на два. Ночной плач, пеленки (от памперсов — опрелости), простуды... А у Светланы нормального сна не было 16 лет. Круглые сутки надо менять Вике белье (весит она, между прочим, 41 килограмм — но даже это истощенное и недоразвитое тело приходится поднимать и переворачивать самой). Еще надо постоянно смотреть, чтобы Вика не упала с кровати. Часто кормить. Вся жизнь семьи определялась Викиной болезнью. Светлана Викторовна не могла работать. Хорошо, муж работал — денег хватало. Сыновья помогали. Сообща с горем как-то справлялись. Никто не помогал, да и ладно — самым обидным было отчуждение: в России, особенно в провинции, болезнь считается чем-то вроде проклятия, черной метки. А один священник сказал даже, что Вика для Светланы Викторовны — божье наказание за грехи ее. Следующую беременность Светлана три месяца скрывала от всех, кроме мужа, — боялась, что врачи и родные будут настаивать на аборте. Андрей, кстати, растет вполне нормальным парнем. Сейчас ему 14, и он собирается учиться на программиста.

Этой зимой случилось самое страшное — неожиданно от сердечного приступа умер муж. Ночью Светлана услышала, что он как-то очень тяжело дышит. Сначала подумала, что просто от усталости — работал на износ. Потом вызвала «скорую», но та не успела.

После смерти мужа Светлана до сих пор не может прийти в себя. Но есть семья, а значит — надо думать, как жить дальше. Старший сын как раз налаживает жизнь в Москве, сам платит за квартиру и учебу. Средний — в армии. На руках у Светланы Викторовны — два старика, инвалиды второй группы, младший сын Андрей и беспомощная Вика. Отец и мать Светланы получают пенсию, сама она — 120 рублей по уходу за дочкой. Пенсию по утрате кормильца получает только сын. Так как на дочку по закону полагается почему-то только одна пенсия, а пособие по инвалидности больше почти на триста рублей. Сама Светлана по странной логике закона тоже ничего не получает за утрату кормильца. Дело в том, что все ее дети старше четырнадцати лет, а то, что один из них инвалид и ухода требует, как годовалый ребенок, — не считается. Даже при скромных курских ценах им не прожить.

Светлана поняла, что должна искать работу, чтобы семья не умерла с голоду. А для этого пришлось принять тяжелое решение и сдать дочку в интернат — старики просто не могли с ней справиться.
Из местного интерната девочка очень скоро попала обратно домой. Все-таки она что-то понимает — и, оказавшись вне привычной обстановки, тут же заболевает. У Вики резко поднялась температура и начались судороги. Мама забрала дочь домой, где той очень скоро стало легче без всяких лекарств. Светлана даже подумывала о том, чтобы вовсе обойтись без интерната. Тут еще из-за болезни сестры на 10 дней отпустили из части среднего сына, Артура. Он уверял мать, что скоро вернется, что они справятся... Во время отпуска Артур решил съездить на могилу отца. Мать поехала с ним. И вдруг по дороге с кладбища у Светланы помутилось в глазах. Она упала и потеряла сознание на несколько минут.

— Со мной никогда прежде такого не было. Я решила, что это очень тревожный знак. Хорошо, быстро пришла в себя. А если бы нет? Если со мной что будет? Значит, тогда Вике все равно в интернат? И младшему тоже?

Теперь спасением ей кажется эвтаназия

На этот раз Светлана Викторовна решила устроить дочку получше. Она узнала про республиканский детский дом для слепоглухих детей в Сергиевом Посаде, позвонила туда. Собрать анализы и справки оказалось трудным и долгим делом. О проблемах со слухом справка имелась, но как проверить зрение? Ведь Вика не понимает, о чем ее спрашивают. К счастью, в Курске есть больница, где за деньги провели современное компьютерное обследование, во время которого Светлана с сыновьями держали Вике голову, руки и веки. Проблемы со зрением тоже нашли. То есть формально основания для перевода Вики в Сергиев Посад были. Что было дальше — вы знаете.

8 августа девочку вернули в тот же самый Курский областной интернат. Он расположен в поселке Коммунар, довольно далеко от города. Я не хочу, чтобы читатель заподозрил сотрудников этого детдома в плохом отношении к детям. Ничего подобного — Вика заболела тут из-за смены обстановки, а вовсе не из-за плохого ухода. В коммунарском детдоме делают для больных детей, что могут. Завели подсобное хозяйство. Нянечкам платят копейки — они работают больше на энтузиазме, иногда и за харчи. И персонал, и трудоспособные дети помогают в огороде, и хватает еды и тем, и другим, и лежачим больным достается. Есть и мясо, и яйца, и молоко, а не одна картошка да морковка. При прошлом начальнике детский дом пребывал в разрухе. Не было ни горячей воды, ни газа, притом что в интернате сорок лежачих детей — таких, как Вика, под которыми надо менять пеленки.

Но это под Курском, где в интернате хороший новый директор Валентина Ханина. А ведь обычно, по российским-то условиям, перевод больного в такой интернат равносилен убийству, растянутому на несколько мучительных лет. Многие родители, в том числе и Светлана Викторовна, предпочли бы этому, если бы было возможно, эвтаназию.

Мать Вики говорит об этом спокойно, хотя я и вижу, чего ей стоит это спокойствие. Шестнадцать лет она надеялась разглядеть в своей дочери хоть проблеск сознания. Шестнадцать лет убеждалась, что это невозможно. И эвтаназия кажется ей иногда спасением — что же мучить человека, который только мучиться и способен, а понять происходящее не может и помочь сам себе тоже не в состоянии? Но у нас на этот счет все гуманно. Держать детдомовских нянек на зарплате в три тысячи рублей — это еще в хороших местах, а в плохих не более тысячи — тоже гуманизм. Мы кое-что прочли о нравах интернатов для детей-инвалидов — хорошо, что Рубен Гальего со своим романом «Белое на черном» смог до нас докричаться. Но что изменилось?

Может, государство могло бы — в порядке личной ответственности — заботиться о таких детях, которых сначала, еще до рождения, само же отравило радиацией, а потом не стало лечить вовремя?

К дочери Светлана Викторовна ездит редко. Отвозит ей специально измельченную еду — каши, пюре. И журналы. Долго около нее сидеть не может. Потому что чувствует себя ужасно виноватой — и за то, что бросила, и за то, что отдала в чужие руки.
Есть гипотеза, по которой умственно отсталые дети на самом деле понимают гораздо больше нас — у них включаются какие-то механизмы компенсации. Логического мышления у них нет, а чутье есть. Они лучше других понимают, кому хорошо, а кому плохо. И если Вика действительно понимает, каково сейчас ее матери, — она ее, конечно, простила.

"Собеседник"