Старший сын

Ему сейчас 42, то есть столько, сколько было его великому отцу, когда тот умер. Аркадий Высоцкий по профессии киносценарист. Преподает. Практически не дает интервью, старается "не светиться" со своими воспоминаниями об отце...

Аркадий, как вы считаете, творчество вашего отца народ до сих пор воспринимает также первозданно, как и в 70-е годы?

Нет, конечно. Хотя это зависит от того, кто воспринимает. Люди, которые помнят то время, которые воспитаны на этих песнях и многом другом, что тогда составляло нашу культуру, относятся к этому с огромным уважением и интересом. По телевидению иногда показывают фильмы, основанные на видеоматериалах, снятые и в России, и в Болгарии, и в Венгрии. Я, еще и еще раз пересматривая их, поражался, насколько современно и актуально это звучит и сейчас. Но это – мы с вами. Когда отец умер, мне было 18. И я едва-едва застал это время в сознательном возрасте. Люди, которым сейчас 30 и, тем более 20, конечно, иначе воспринимают Владимира Семеновича. Для них это уже не такое откровение, каким оно было для нас. Тем не менее, они слушают его песни. Просто он перестал быть для них “рупором эпохи”. Он стал историей, и в этом нет ничего страшного. То, что до сих пор выпускаются его диски, покупаются книги, то, что люди с интересом относятся к тому, что пишется о нем, - это здорово. А теперь просто из разряда пророков, носителей какой-то правды о нашей жизни, Высоцкий встал в ряд с другими замечательными, великими поэтами, которых люди будут помнить всегда. Меня совершенно не пугает, что для нынешних 20-летних и для тех, кто родится потом, он не будет тем, чем был для нас. Он будет другим, будет классиком.

Приходится ли вам по своей работе соприкасаться с творчеством отца?

Да, несколько раз это было. Хотя я всегда сознательно старался дистанцироваться от какой-то своей особой роли потомка. Меня, конечно, с Владимиром Семеновичем Высоцким связывают какие-то детские воспоминания. Может быть, я немножко больше знаю, чем другие люди. Хотя сейчас буквально все уже опубликовано, издано, и похвастаться чем-то сокровенным, чего не знают другие, я не могу и не хочу. Но я очень люблю то, что Высоцкий делал всю жизнь: независимо от того, было ли это в кино или в музыке. Поэтому мне в свое время хотелось высказать свое отношение к его творчеству. Не как специалисту, поскольку я таковым не являюсь, а просто как человеку. И я в свое время сделал на телевидении передачу о Владимире Высоцком. Тогда я работал в качестве редактора у Владимира Познера, и убедил Владимира Владимировича, что такая передача будет и интересна. Тема была поднята именно та, с которой вы начали наш разговор: о современности творчества Высоцкого. Получилась интересная программа. И пару лет спустя с 50-летию Высоцкого я сделал часовую передачу уже в музыкально-развлекательной редакции Центрального телевидения. Это был по сути дела концерт. Там был один Высоцкий, который говорил и пел. Не было никаких комментаторов, друзей и близких. И на этом я остановился. Хотя у меня были возможности. Поскольку я являюсь по профессии сценаристом художественного кино, были предложения написать сценарий художественного фильма о Высоцком. Были также проекты сделать на телевидении что-то еще. Но я отказываюсь от них. Мне кажется, что на фоне того информационного шквала, который сопутствует имени Высоцкого, что-то свое, сокровенное и серьезное просто не прозвучит и не будет услышано. Надо обождать. Может быть, даже еще лет десять… Мы уже понимаем, что он не остался в той эпохе, в которой жил. И чем дальше, тем больше все то, что связано с именем Высоцкого, будет очищаться от этой шелухи и шлака, которых сейчас – хоть отбавляй. Очень много интерпретаций, вранья… Порой это становится оскорбительным для памяти Высоцкого. Его ведь нет, чтобы ответить на все эти гадости… Мне не хочется вливаться в этот хор ни первой, ни второй, ни десятой скрипкой. Но я оставляю для себя эту возможность. Конечно, мне очень хочется написать художественный сценарий, даже, может быть, воспоминания. Но я считаю, что время еще не настало. Пускай этим сейчас занимаются музыкальные и книжные издатели, продюсеры, люди, которые считают своим долгом исследовать творчество Высоцкого… Сейчас даже такая наука есть – “высоцковедение”, люди диссертации пишут. Пусть это пройдет, выровняется, спадет в обществе ажиотаж по отношению к этому имени. Тогда многие ныне молчащие люди, близкие или просто те, которым есть, что сказать, выскажутся. Хотя и сейчас, я не отрицаю, есть много искренних и умных людей, которые убедительно и всерьез стараются что-то сделать, чтобы увековечить это имя. Но я считаю, что мой голос пока будет диссонировать в этом “хоре”. А, например, со своими студентами я иногда говорю о Высоцком, цитирую его. Потому что я люблю все, что написал отец. И иногда это бывает очень “к слову”. Они узнают, они понимают, о чем идет речь. Мне это очень приятно.

Они, наверное, чувствуют какие-то гены, биотоки, исходящие от сына…

Нет, не думаю. Тут надо честно казать ( я об этом говорил уже не раз), что я с отцом жил до шести лет. Потом они с матерью развелись, и наше общение носило эпизодический характер: два-три раза в год. Когда у него на это было время, он ведь был очень занятый человек. Он ни в коем случае не бросал нас, он продолжал интересоваться нашей жизнью. После 1968 года я имел возможность общаться с ним пару десятков раз. Поэтому будет неправдой, если я скажу, что это родство имело на меня какое-то особое влияние. Воспитывала меня мать, в детских садах я был на пятидневке, потом были интернаты, обычные школы… У меня был отчим, который достаточно много сделал для моего воспитания. Поэтому я думаю, что никаких особых биотоков, фибров и прочих мистических сходств, наверное, все-таки нет.

Вы никогда не находили в себе какое-то сходство с отцом?

Уже будучи взрослым человеком, работая в кино, я общался и заново знакомился со многими людьми, которые знали моего отца. Они ко мне относятся с симпатией, и я к ним – тоже. Но никогда не слышал от них: “О, как ты похож на своего папу!” К счастью, наверное. Хотя я бы очень хотел быть на него похожим, но не думаю, что это было бы моим достоинством. Лучше иметь какие-то свои достоинства.

Иногда приходится слышать о Владимире Семеновиче такое: “Да – великий поэт, да - бард, но актер… не выдающийся”.

Он, конечно, был широко одаренный человек. И поэтически, и музыкально. У не было поставленного голоса, но был абсолютный слух. Он мог спеть ноту без камертона, это было “записано” где-то внутри него. Безусловно, чрезвычайно интересна его словесность, люди до сих пор исследуют ее. И утверждают, что это настоящая поэзия. Даже Бродский, который не считал поэтами Вознесенского и Евтушенко, воспринимал Высоцкого, как поэта, общался с ним, дружил. Но я считаю, что самое главное дарование Владимира Семеновича – артистическое. Ведь большинство его песен – это те же самые роли. Он сам часто говорил, что это монологи от имени людей самых разных профессий и социальных групп. Это может быть рассказ старого солдата- калеки, который вернулся домой и застал там другого хозяина. Или молоденького бойца, вставшего из окопа с автоматом на шее. Поэтому это и сильно. Не потому что он как-то особенно это спел или как-то особенно сыграл на гитаре. В 60-е годы все играли на гитаре: уже Окуджава и Галич сделали все, что можно было сделать в этой области. Но такого сокровенного, пронзительного смысла и звучания добился только Высоцкий. Потому что это каждый раз была гениально сыгранная роль: прожитая, пережитая, с огромным шлейфом, который остался за пределами текста. Я не думаю, что это – явление поэтическое или музыкальное. Это, прежде всего, явление актерское.

Иногда от солидных, замечательных актеров приходилось слышать, что Высоцкий в любой своей роли оставался самим собой. Что он не владел искусством перевоплощения…

Я допускаю, что мнение о слабости актера-Высоцкого могло иметь место. И не думаю, что это - сплошь завистники. Ведь к актерской профессии все относятся по-разному, существуют разные школы, направления. Я в этом не специалист, наверное, об этом интереснее бы рассказал мой брат. (Он вообще очень хорошо говорит и чрезвычайно интересный собеседник, жалко, что вы не его, а меня пригласили). Мне-то как раз кажется, что Высоцкий был представителем самой, что ни на есть классической актерской школы. Он учился в школе-студии МХАТ. Его педагогами тоже были истинные мхатовцы. Любимовский курс, из которого была создана Таганка, это, конечно, в меньшей степени традиционная школа. Поэтому Высоцкий играл разные роли. Да, где-то была видна школа представления, но где-то и очень серьезное, глубокое проникновение в персонажа. Если говорить о кино, то показательной в этом смысле является картина “Плохой хороший человек”. Там у него не очень большая, но совершенно грандиозная роль, совершенно не похожая на другие. Рядом с ним тоже великий актер – Олег Даль, а Высоцкий все же сильнее… Да, так получилось, что в кино часто эксплуатировали какую-то определенную данность Владимира Семеновича. Но есть ведь и маленькие, но глубоко трагические роли, как в “Единственной дороге” или “Единственной”… Мне кажется, что Высоцкий в актерской профессии умел абсолютно все! Я очень уважаю мнение Юрия Петровича Любимова, и то, что он доверил ему играть Гамлета, Галлилея - это что-нибудь да значит. Ведь на Таганке были и другие актеры очень высокого ранга: Смехов, Золотухин, Шаповалов. Но Гамлета играл Высоцкий. Ему, конечно, не дали сыграть все, что он мог бы. Поживи он подольше, да в другое время, он поиграл бы много. И никто бы уже не сказал, что он был актером одной краски.

Мастерство – это одно. Но ведь Владимир Семенович обладал каким-то редким магнетизмом, удивительной аурой, благодаря которым приковывал к себе зрителей “стальными обручами”. Даже скучноватую в целом пьесу Брехта “Галилео Галилей” он мог сделать захватывающей.

Мне трудно судить. Часть из таганских спектаклей я видел в более или менее сознательном возрасте, но многие, в том числе, “Гамлета” – в глубоком детстве. Поэтому впечатления у меня смазанные. Что касается Брехта, то – это особая статья в творчестве и Любимова, и Высоцкого. Это было в те годы новое слово в нашем театре, когда Брехт трактовался как некий балаган, даже хеппенинг. Это был сознательный выбор Любимовым драматургического материала, чтобы реализовать свои режиссерские нововведения. Поэтому “Галилей” в трактовке Любимова в принципе не мог быть скучным. Я “Галилея” в деталях не помню. Помню только общие впечатления. Помню мамино мнение. Видел, как сам отец с этим камнем ходил по квартире, читал монолог, репетировал. Помню даже, как однажды он охрип. То ли на концерте переработал, то ли просто простудился. А вечером нужно было играть Галилея. Он ходил и шепотом сокрушался: “Как же я буду сегодня играть?!” Тем не менее, пошел и сыграл.

Newsinfo.ru

Ваше мнение    [ не более 3000 знаков ]

Если Ваш компьютер не позволяет вводить русский текст, введите текст латинскими буквами и нажмите "перевести", а затем "Ok". В этом случае все посетители увидят Ваше сообщение на русском языке

Версия для печати    Пошли новость другу

При полной или частичной перепечатке ссылка на Sobkor.Ru обязательна.