Две жизни

И привидилось бабе Наде, что новопреставленная девчушка тянет к ней ручки из могилы. Господи, помилуй! Неужто живую похоронили? Еле уговорила извлечь гроб и принести Катю к ней. Не верится, но молитвы, заговоры и травяные настои помогли: девочка ожила.

Похороненная заживо

Катя заболела корью и золотухой годика в три-четыре. Днями лежала в избе одна. Ухаживать-то особенно некому было. У мамы, которая по весне, чтобы не умереть с голоду, собирала колоски да мороженную картошку, отнялись ноги, и ее увезли в больницу, в Анжерку. У тетки, у которой жили в деревне под Томском, своих четверо оглоедов. А тут еще горе - за налоги увели со двора кормилицу-корову. Дядька, крестный, от нужды отправился на заработки в шахтерскую Анжерку. Ну, просто беда за бедой. Девочка - кожа да кости, ослепшая, в коме - совсем умирала. Порой некому было отогнать надоедливых мух. Навещала, правда, одна старушка - баба Надя. Посидит, поплачет, пошепчет что-то, чтобы, видимо, Бог скорее забрал болезную. И вот однажды Катя вроде бы уже не дышала. Обмыли. Отнесли на кладбище и закопали. Вернувшись к себе, баба Надя легла на печку. И видится ей, что новопреставленная тянет к ней ручки из могилы и умоляет: возьми меня отсюда: Господи, помилуй! Неужто живую похоронили? Еле уговорила извлечь гроб и принести Катю к ней. Не верится, но молитвы, заговоры и травяные настои помогли: поднесенное ко рту зеркало начало запотевать. Мертвая белизна лица сменилась чуть заметным румянцем. Так и отходила. Зато сама, отдав, видимо, все свои силы, совсем плохая стала. Больше, мол, ничего не могу для тебя сделать. Возвращайся к тетке, христарадничай по деревне, авось, не пропадешь. Где по плетню, где чуть не на четвереньках или ползком перебиралась слепая девочка от завалинки к завалинке, прося милостыню. То пару картошин подадут, то лепешку из отрубей:

Так вот и началась ее вторая жизнь - с шишками и разбитыми коленками, пока еле живую как-то не достали из ямы, сильно ушибшуюся, и не отвезли по настоянию председателя колхоза в Анжерский детдом. Там отмыли. Поправилась - хорошенькая стала, какой сроду не бывала. Научилась, чтобы не натыкаться, выставлять вперед ручки. Но ребятишки часто обманывали и со смеху, глядя на нее, покатывались.

Надежда

Маму, в деревне давно считавшуюся умершей, тем временем пытались поставить на ноги. Во избежание гангрены решили делать ампутацию. На счастье, вернувшийся из отпуска лечащий врач, профессор Хромов, операцию отменил: такая молодая и красивая и останется без ног? Назначил новый курс лечения. Сначала зашевелились большие пальцы. Потом ожили стопы. Через несколько месяцев уже училась ходить с костылями. Когда Евдокия Ивановна узнала, что дочка жива, разыскала ее в детдоме и взяла к себе. Показала ее главному врачу Софье Сергеевне Коровиной. Та не обнадежила: ничего, мол, сделать нельзя - поздно, надо отдать в школу для слепых детей, там хоть грамоте научится по системе Брайля. Приговор оказался не окончательным. Проездом в Анжерке побывал тогдашний светило офтальмологии - профессор Мицкевич. Софья Сергеевна показала Катю ему. Будет видеть! Немного, правда, но вполне достаточно, чтобы все делать самостоятельно. Появилась надежда: И вот все тоньше становился слой бинтов на глазах. Забрезжило, мрак отступал. Удалась поистине уникальная в то время операция по вживлению в глаз искусственного зрачка, которой впоследствии удивлялся даже знаменитый академик Филатов. И это в условиях захолустной Анжерки середины 30-х годов! Катя стала видеть первую, самую крупную строчку без очков.

После мать определила Екатерину в школу-интернат для слепых детей в Томске.

- От тех лет остались приятные воспоминания, - рассказывает Екатерина Ивановна. - Там хорошо кормили, заботливо ухаживали, научили читать и писать. Там я запела, хотя к пению приохотилась еще в больнице. Для дальнейшего обучения воспитанников потом распределили кого куда. Меня - в Новосибирск, где условия оказались гораздо хуже, особенно когда началась война. Мама уже ходила с одним костылем и работала в пекарне, поэтому забрала меня домой, через Кемеровское общество слепых, куда обратилась за помощью, устроила в пимокатный цех.

Глазной врач Коровина продолжала участвовать в судьбе Кати и написала о ней академику Филатову, о котором слышала, что он делает просто чудеса, чуть ли не новые глаза вставляет. "Да я бы с удовольствием отдала свой глаз для дочери, если потребуется", - обрадовалась Евдокия Ивановна. Академик, клинику которого в войну эвакуировали из Одессы в Ташкент, запросил дополнительную информацию о давлении в обоих глазах. Потом долго не отвечал. Забыл, наверное. Мало ли таких! А фронтовиков сколько ослепших! Наконец сообщил, что переезжает опять в Одессу, пришлет вызов, как только сможет. И вот в апреле сорок пятого года пришел долгожданный вызов. Но сразу поехать не удалось: не разрешили, поскольку война еще не закончилась. Только после победы стало возможно купить билеты. Евдокия Ивановна распродала пожитки, насушила в дорогу мешок сухарей. С деньгами помогли работницы цеха, врачи глазного отделения больницы. Всем хотелось, чтобы Катя нормально видела. Билеты достали самые дешевые - в товарный, "телячий" вагон. Забираться высоко. Народу полно. Толкучка, ругань, ор. Пока влезали, и чемодан с вещичками, и мешок с сухарями - тю-тю. Рыдая, Евдокия Ивановна сквозь слезы говорила Кате: "Слезаем, дочка, никуда не поедем:" - "Да как же не ехать-то? - убеждали провожающие. - На билеты столько поистратились! Езжайте как-нибудь:" А поезд уже тронулся. Поехали. Сидели на соломе и горько плакали, пока слез хватило. Ладно, что еще в одной кирзовой сумочке было немного сухарей. Как ни экономили, они быстро закончились. Доехали до Урала - а там холод, снег выпал. Выезжали - черемуха цвела, пальтишки и кофтенки в чемодан сложили: Смотрел-смотрел на них один офицер, по имени Михаил, да и прикрыл своей шинелью. Он же доставал для них на станциях что-нибудь съестное. Если бы не он, едва ли доехали живые. А ехали-то почти месяц.

В Одессе Дусю с Катей приютила семья Михаила.

Возвращение

Наутро отправились на поиски глазной клиники. В регистратуре их огорошили: Филатов в отпуске, в Сочи, будет только через месяц, и что они намного опоздали - вместо апреля приехали в июне. Снова слезы. Опять ум на раскоряку: что делать, куда деваться? Возвращаться некуда и не на что: Регистраторша привела врача, Нину Эрнестовну Разумович. Та до слез растрогалась, слушая их историю. Повела к профессору. Тот, посмотрев, сказал, что на левом глазу еще можно сделать операцию, но не гарантирует, что будет лучше видеть, а правый глаз - безнадежен. Дожидайтесь, дескать, Филатова: пусть сам решает, - раз приглашал, значит, на что-то надеялся.

Единственное - предложила у своего дяди Яши пожить. Он, бригадир на полях орошения, определил их жить в конторку: с вечера до утра - полные хозяева. Работа - прополка, сбор, на все определенная норма и оплата. Обед за общим столом со своими чашками и ложками.

- Однажды, когда мама с соседями сидели на улице и разговаривали, а я спала в конторке за ширмой, послышались выстрелы, - вспоминает Екатерина Ивановна. - Оказывается, бандиты убили сторожа. Забежали в конторку, где был сейф. Мама рвется ко мне, а ее удерживают бабы: еще и тебя убьют. Это ужас, что мы опять пережили! С испугу и от переживаний у мамы отнялись ноги, и ее увезли в больницу. Опять я, скиталица-страдалица, одна осталась. А кому нужна? Никому. Так в приют и отдали.

Потом дядя Яша рассказал Кате, в какой больнице лежит мама, и она с Зоей, с которой познакомилась в обществе, хоть плохо, но видевшей, знавшей Одессу, нет-нет да и навещала ее. Уже и Филатов давно приехал, а Евдокия Ивановна все лежит, и ничего без нее не сделать. С полгода прошло, пока на ноги поставили. "Ну, вот и последнее ваше испытание", - сказала Нина Эрнестовна, когда к ней пришли. Собрали консилиум. Владимир Петрович Филатов стал по глазам словно читать: чем болела, какая радужка: "Вы знаете, коллеги, была уникальная операция. Делал ее Мицкевич. Мы такую еще не проводили. Девочка немного видит, сама ходит, себя обихаживает. Сейчас нужна пересадка роговицы. Может потерять остаток зрения. Риск очень большой. И надежды больше ни на что нет. Правый глаз хоть сейчас выбрось, хоть погодя. Если бы он видел, сколько левый! Можно было бы рискнуть. Оставим так, как есть:"

- Пришлось возвращаться домой: поддержки никакой, здоровье у мамы плохое, жить негде, работа временная: Устроились опять на свои старые рабочие места. Во вредном для здоровья пимокатном цехе я получила еще и глаукому, от которой видящий глаз воспалился, левый потом удалили. Когда подлечилась, взяли в концертно-эстрадное бюро. Пела старинные русские песни и современные, романсы. В Анжеро-Судженске с незрячими тоже баянистами пригласили выступить в обществе слепых. Всем так понравилось. "Приезжайте к нам еще", - жал на прощание руку Саша, с которым успела познакомиться.

Семья

Саша, при драматических обстоятельствах в восемнадцать лет потерявший зрение, аккомпанировал. Он влюбился в Катю, письма писал. А у Кати в Кемерове был хороший друг - бывший офицер-фронтовик, Василий Польский. Видный такой мужчина, но его красавица-жена бросила и уехала в Москву, ведь он был незрячий, требовал большой заботы, на повседневное оказание которой не каждая женщина согласится. Предлагал руку и сердце Кате, обещал со своими связями устроить в консерваторию. Не судьба, видно. Вышла замуж за Сашу. Ему жал руку приезжавший убедиться в серьезности намерений Польский: "Все-таки ты счастливее меня оказался:" Через год у них родилась дочь Вера. Да, они верили в себя, в то, что вместе им не страшны любые жизненные обстоятельства. Любовь сильнее любого недуга.

Жизнь наладилась. Катя работала - клеила пакеты под продукцию местных предприятий: лекарства и рубашки. Единственная женщина в мужском коллективе. Всегда в передовиках производства, с наградами - от премий до Доски почета. С удовольствием ездила отдыхать и подлечиться на южные курорты. Саша возглавлял Анжеро-Судженское общество слепых тридцать лет. Его хватало на все: на обучение читать книги с точечным шрифтом, игре на баяне или в шашки и шахматы. Досугу своих товарищей по несчастью уделял очень большое внимание. Работал, пока окончательно не подкосил диабет. В последний раз врачи уже не смогли возвратить его к жизни. Дочь Екатерины Ивановны - известная в городе журналистка - совершила, можно сказать, материнский подвиг, одна вырастив троих детей и всем дав высшее образование. Бабушка с полным правом гордится ими. Подрастают и правнуки. Еще греет душу пение. Не раз выступала и на областной сцене. Голос еще не потеряла. А какой, знать, был раньше!

“Томь”, Кемерово

Ваше мнение    [ не более 3000 знаков ]

Если Ваш компьютер не позволяет вводить русский текст, введите текст латинскими буквами и нажмите "перевести", а затем "Ok". В этом случае все посетители увидят Ваше сообщение на русском языке

Версия для печати    Пошли новость другу

При полной или частичной перепечатке ссылка на Sobkor.Ru обязательна.