11:42-22.07.2004
День рождения на кладбище 22июля у Джуны Давиташвили - женщины-легенды, от которой долгие годы зависела жизнь Брежнева, Андропова, Косыгина, - день рождения. Который она не отмечает уже третий год. С того момента, как погиб ее единственный сын. — Нет смысла в жизни, нет смысла в жизни... — огромные карие глаза Джуны наполняются слезами. — Зачем? Ради чего? Все, что могла, я уже сделала. Все долги перед родиной, перед учеными, моими друзьями, отдала... — Со дня смерти Вахтанга прошло уже почти три года. Время не лечит? — Нет. В 78-м, когда Косыгина ударил инсульт и меня перевели в Москву, сыну было всего два года. Было ли у меня время смотреть за ним? Когда я лечила сильных мира сего. Я в “ЗИЛах”, “Чайках”... А мой ребенок на чужих руках. Допустим, еду к Андропову — я же не повезу с собой сына. Я не насытилась сыном, понимаете. Вахо уже было 26 лет, а я еще ему пальчики целовала. Мне все казалось, он ребенок. Вахо вырос так быстро, незаметно... Они родились в один день — 22 июля. Мать и сын. И этот день, как и многие за последние годы, Джуна проведет на кладбище. Со своим Вахо. — Я верю, что сын жив! Я поздравляю его с днем рождения! Каждый человек — сам по себе чудо, сам по себе индивид. Только кому-то Бог даровал голос, кому-то какую-то иную музу. Мне дал музу ветреной девчонки. Да, вот такая: бесшабашная, ветреная. Все на ветер. И осталась одна... Почетный академик 129 академий мира, профессор, доктор наук, генерал-полковник медицинской службы, Герой Социалистического труда... Многочисленные титулы и награды не принесли знаменитой Джуне такого, казалось бы, ожидаемого прогнозируемого счастья. Уж слишком велика жертва, отданная взамен. В начале 80-х ее, феноменальную ассирийскую девушку, оторвали от мужа, от семьи и “привязали” к доживающим свой век кремлевским пенсионерам. А два с половиной года назад безжалостная судьба по рукоятку вонзила кинжал в сердце Джуны-матери — в страшной автокатастрофе погиб ее 26-летний сын Вахтанг. Который, как признается теперь женщина, до последней минуты оставался единственным смыслом ее жизни. “Я могла бы вернуть сына” — Вы поймите: каждый человек ищет смысл в жизни. Вот я: росла сиротой, вышла замуж. Берегла себя для семьи, для супруга, ни с кем до замужества не встречалась. И не успела я очнуться и понять смысл жизни: то роддом, то больница, гланды у ребенка вырезали, аденоиды, сама побаливала — как в 80-м моя семья — то, ради чего я, собственно, и жила — распалась. Нас с мужем разлучили, развели. Без него даже. Меня надо было изучать, делать из меня подопытного кролика. А Витя бы мешал... Но был мой сын. Все, что я делала, я делала для него, ради него... — Тогда у вас не было предчувствия скорой беды? — Никто не знает, что и когда произойдет. Никто!.. После смерти Вахо я ведь жить не хотела — сама на себя руки наложила. Все ребра сломаны, если дотронетесь — почувствуете. Это я пыталась сброситься в могилу. Когда Вахо уже опускали, я захотела, чтобы его гроб на меня лег. Не дали. А потом все равно: зашла домой, железную дверь за собой закрыла. “Хочу побыть одна”, — говорю. А сама выпила 8 таблеток ношпы, 20 феназепама, еще какие-то таблетки... — То есть вас вытащили буквально с того света? - Вот вытащили. Зачем только? В течение недели не приходила в себя. До того жить не хотела. — Это тогда. Сейчас-то вы понимаете, что надо? — Сейчас понимаю... Ожила, когда медики сказали: “Джуна, ты же великая, ты все можешь”. И я подумала, что действительно смогу. Но когда вышел закон, я второй раз, третий, четвертый, пятый... умерла. — Какой закон? — О запрещении репродукции человека. А как можно выращивать эмбрион, и потом с этого эмбриона брать органы и делать пересадки? Где истина и где правда? И где тогда религия? Почему клонировать органы можно, а репродуцировать нельзя? Что за закон? Ведь сколько наших детей гибнут — сейчас стариков больше, чем молодежи! А я могла бы вернуть сына... — Вы это серьезно? — Абсолютно. Я в генетику хромосом вошла, оптимизацию генома делаю. Еще 22 года назад ведущие академики говорили: “Это же наука третьего тысячелетия! Возле Джуны сто ученых должны стоять”. Но нужно ли это государству? Нет, не нужно... А что, вы думаете: я не могла бы родить еще раз? Но я не утолю свое горе любовью к новому ребенку. Только мой сын нужен мне. Мой сын. — Наверное, надо смириться — ведь сына уже не вернуть. Или вы считаете... — ...Пусть это останется тайной таинств. Рано или поздно мы с ним встретимся: там или здесь. Там или здесь. Смертная камера имени Сербского — Джуна, скажите как на духу: любую болезнь в состоянии вылечить? — Ну не знаю... Рассеянный склероз я приостанавливала, почку выращивала, селезенку у мальчика нарастила. Туберкулез, пневмония, лейкемия... Да дайте мне любого глухого — он будет слышать... — Допустим, сейчас людей уже ничем не удивишь. Но как вам, необъяснимой, не вписывающейся ни в какие стандарты традиционной медицины, могли поверить в те времена? Ладно поверить, но и доверить. Здоровье вождей. — Но врачи же видели, что все мои пациенты поправляются. Еще будучи практиканткой в тбилисской железнодорожной больнице, я снимала холестерин, восстанавливала циркуляцию кровеносной системы и мышечной структуры, руками залечивала пролежни, гангрены. Пневмонию, отек легких — только массажем снимала. Видели, как я восстанавливала микроциркуляцию конечностей. Допустим, снимали у больного ангиограмму: пульсация — 0, а через две недели — 18, а еще через две — 40, то есть норма. И они заинтересовались... Правда, когда закончила медицинский университет, мне отказались выдавать диплом. — Их можно понять. Такую ответственность брать на себя — узаконить опровержение всех мыслимых законов! — Они так и говорили: “Инопланетянка. Откуда она к нам пришла — неизвестно”. Хорошо, декан заступился: “Ну как это, девчонке диплом не дать? Тем более на отлично училась. Знаете что, — говорит, — давайте предложим ей эксперимент”. И в чем эксперимент: женщина после гинекологической операции, а я должна была закрыть ей шов. Руками. Сама не знаю: что, как — сплошной туман. Слышу лишь, профессор Чачава говорит: “Она под наркозом. У тебя есть 20 минут — время пошло”. Только я дотронулась до крови — а она уже липкая. И кожа прямо на глазах начала сжиматься. Пальчиками стала ее приставлять, и вдруг: “Стоп, эксперимент закончен”. Так что они стали делать: взяли пинцеты и начали раздирать кожу — проверяя, сросся покров или нет. Хорошо, врач Шамликашвили возмутилась: “Что вы делаете, видите же: крови нет — как будто трехдневный шов”. У меня стресс: прибежала в свой кабинет, села, положила руки на стол — отключилась. Не знаю, сколько времени просидела. Вдруг слышу барабанный стук в дверь: бьют, бьют, бьют... Открываю — Шамликашвили: “Джуна, идем — чудо увидишь”. Захожу в палату: четыре женщины, которые только что перенесли точно такую же операцию, еще под наркозом, а моя — сидит, кисель пьет... Вот после этого мне и выдали красный диплом. — Тогда феноменом заинтересовались в Москве? — Ну, до того еще была государственная программа в Тбилиси — сначала там меня все изучали. А в Москву забрали: разрешили взять только ребенка и маленькую сумку с вещами. Поселили в гостинице “Москва”. А потом начался весь этот кошмар — новые проверки. Теперь уже в институте Сербского. Когда ко мне приехал помощник Суслова, я сказала: “Дайте мне хотя бы две недели”. Ведь нужно было устроить сына — я нисколько не сомневалась, что больше не вернусь. Пришла к соседям. “Вот вам ключи, — говорю, — усыновите моего ребенка”. — Даже так? — А что я должна была подумать? Ведь сначала КГБ проверял меня в домашних условиях: привозили пациента, кардиограф. И когда я сняла больному давление, поменяла ему энцефалограмму, восстановила деятельность печени, легких, меня отправили в Сербского. На лифте везли то вверх, то вниз, проводили по темным коридорам. А потом завели в маленькую каморку и закрыли за мной железную дверь. Все, думаю: смертная камера — уже и с жизнью стала прощаться... Ой, что я пережила — врагу не пожелаю... А потом привели в неврологию, посадили вокруг меня 30 врачей-психиатров и начали проверять. Ну, может, я — шизофреничка, может — дьявол, сатана. Включили диктофоны, спрашивают: “Скажите, как вам кажется, если у ребенка повышается температура, объем его тела увеличивается или уменьшается?” Понимаете, вот такой детский лепет. Но вопрос задает врач — это воздействует на психику любого здравомыслящего человека. “Конечно, — говорю, — если высокая температура, увеличивается...” Или еще: “Вот, мы знаем, вы стихи читаете, а петь не пробовали?” — Вопросы — прямо как перед отправкой в Кащенко. — Да. Так вот. “Я пою, — отвечаю, — танцую и стихи читаю. А скажите, пожалуйста, когда вы, медики, напиваетесь в компаниях, вы не танцуете, не пляшете? Музыка не играет, не ласкает ваш слух? Или в детстве вы никогда не читали стихи? Вас не обучали этому родители?” “Скорая помощь” в “Чайке” — Когда произошла первая встреча с Брежневым? — В 78-м году. Мне позвонила Лыкина, мама заместителя Андропова. Спрашивает: “Вы можете вылечить Леонида Ильича?” Отсюда и пошел весь этот шум. Я спросила: “А что от меня требуется?” — “Приедете — узнаете”. И меня вызвали в Москву. — Волновались перед встречей с генсеком? — Что вы! Я деревенская девчонка, провинциалка. Я знаю, кто такой секретарь ЦК?! Или кто такой Председатель Совмина? Спрашивала у мужа: “А Шеварднадзе кто?” “Как кто? — удивлялся. — Секретарь ЦК Грузии”. — “А что это такое?” Ну, деревня! Нужна была мне эта политика? Нет. Я знала, что должна выйти замуж честной девушкой, уделять внимание супругу, семье. Я мечтала иметь много детей, перед Богом дала клятву: никогда в жизни не делать аборты. Сколько детей у меня будет, думала, — всех рожу. Я хотела умереть среди своих сыновей и внуков, дочерей и правнуков... И я хочу сказать: мне было все равно, кого лечить: что министр, что рабочий — все мы одинаково умираем. И что мне их бояться? Как, знаете: с Гришиным сталкивалась в лифте — сразу к стенке отворачивалась. Он мне: “Джуна, повернись ко мне”. — “Не повернусь?” — “Ну что с тобой делать?” — говорит. “Ничего, я — Джуна, вот и все”. Так им всем и отвечала — ничего не боялась. — К врачам и в городскую поликлинику как минимум без шоколадки лучше не соваться. Что дарили вам высокопоставленные клиенты? — Никогда. Никто. Ничего. Ну что я могла попросить? За рулем я не ездила, машины у меня не было — меня возили “ЗИЛы”, “Чайки”. А когда мне Промыслов давал квартиру в 200 метров, подумала: “Боже мой! Это я буду лазить тут по углам, чистить, везде пыль убирать?!” И отказалась. — Едва ли не все члены брежневского Политбюро стали долгожителями. Ваша заслуга? — Конечно, моя. А чья еще? Вот Байбакову Николаю Константиновичу, бывшему председателю Госплана, который стал для меня отцом родным, скоро сто лет исполнится. И дай Бог ему здоровья. — Есть версия, что когда Андропов отцепил вас от Брежнева, тот умер через два месяца. — Что вы, Андропов меня обожал... Да, меня сравнивали с Распутиным, говорили, что Николай Второй погиб после того, как убили Распутина, а Леонид Ильич умер, когда его отцепили от Джуны... — Значит, все ерунда? — Закулисные дела, теневая политика — я не хочу говорить об этом. Дима, я никто. Я просто ученый. Который придумал гайку с левой резьбой. — Вообще, логичное сравнение: Распутин — при Николае, вы — при Брежневе. Многое сходится. — А что, я только при Брежневе была? А что, я в Югославию не ездила? А что, я Коля не знала или Рейгана? Буша-старшего, младшего? Надо было Советскому Союзу отправить меня в Германию, лечить их самого высокопоставленного — так кагэбэшники меня под руки и вперед. Только королю Саудовской Аравии я отказала. Да и то потому, что мусульмане. А я не замужем... Сбежавшая невеста — Неужели боялись, что заберет в гарем? — А брат Асада, сирийского президента, Фарук — этот 2-метровый парень, разве не приезжал за мной? Он же украл меня в Хаммеровском центре. Уже и на паспорт сфотографировали, билеты на самолет купили, все — меня уже отправляют. Только и успела сказать: “Как же я без ребенка? Отпустите меня, пожалуйста. За сыном, и вещи кое-какие собрать”. “В Венеции я тебе все куплю”, — говорит. Но отпросилась-таки. И как приехала домой, сразу железную дверь за собой закрыла. — От многих предложений руки и сердца пришлось отказаться? — Ну кто... Роберт Де Ниро, Крис Кристоферсон, потом этот... Швейкерт, астронавт. Правнук Вагнера, Вольфганг Вилке из Германии... — Солидный список. Что вы ответили Де Ниро? — Ничего, я смеялась. — Может, и с его стороны это была шутка? — Да что вы, все всерьез — немецкие журналы писали, они у меня сохранились. Да что уж там говорить, если королева Елизавета хотела меня выдать за своего сына. За слизняка этого, принца. — За Чарльза? И вы отказались?! — За что?! За что Бог меня наказал?! Надо любить. А я в жизни никогда не любила. Как я могла?! Слизняк! Что же, тратить его миллионы и кататься с ним на яхтах? Да если я вечером не почитаю интересную книгу, ночью не посмотрю хороший фильм или не пойду не порисую — со скуки же умру. Я когда хочу, тогда ложусь спать, когда хочу, тогда встаю... — Но с Игорем Матвиенко, насколько знаю, вы все-таки дошли до загса? — Всем назло. На мне хотел жениться один очень известный певец и композитор. Даже жена его, бедная, как-то приходила ко мне, плакала. “Да не волнуйся, — успокаивала ее. — Никогда я за него не выйду”. А ведь, действительно, чуть не забрал меня под венец. Приезжает как-то с шафером: “Все, едем в Архангельское, регистрироваться”. Села в машину, сама думаю: “Господи, который же час?” А я спать хочу, совсем забыла: зачем еду, куда... “Не, ребят, — говорю, — поехали обратно, везите меня домой”. А когда Матвиенко сказали, что Джуна замуж собралась, он аж взбесился. “Возьму, — говорит, — автомат, да и перестреляю всех, кто будет ее сватать”. “Ты! — закричала я на него. — Мефистофель! Ты, что ли, хочешь на мне жениться?!” Он тихо так: “Да”. А Игорь спокойный такой, уравновешенный. Мог часами на меня смотреть и слова не вымолвить. Иной раз думала: “Да есть у тебя язык или нет?”. “Ну ладно, — отвечаю, — выйду за тебя замуж. Но знай, когда-нибудь я тебя прибью”. В шутку, конечно. И так, смех смехом, договорились до загса. Помню: свадьба, Вахо, ему тогда лет пять или шесть было, рядом сидит. Смотрю на Игоря, думаю: “Это же надо родить ему ребенка. А если Вахо будет страдать?” — от одной лишь мысли тяжко стало. В 12 часов ночи встаю из-за стола, объявляю: “Мы с Игорем отправляемся в свадебное путешествие. Вы все гуляйте (в ресторане человек сто сидело), а мы поехали”. Только вышли на улицу, я Игоря толкнула — он в снег упал. А мы с Вахо приехали домой, легли спать — как будто ничего и не было. — Что же, сразу после свадьбы подали на развод? — Игорь долго не давал развод. Пришлось даже решать вопрос через замминистра юстиции. А когда все-таки пришли в суд, Матвиенко знаете, что спросил: “Скажите, вот мы сегодня разведемся, а завтра сможем снова расписаться?” Но несмотря ни на что с Игорем мы остались очень хорошими друзьями. Встретимся: “Как ты?” — ни слова о том, что было. — В свое время много говорили о вашем романе с Игорем Тальковым... — Ой, никогда. Это даже греховно говорить. Клянусь сыном — никогда. Наоборот, помогала Тане, жене его, — сколько раз их мирила. Игорь то с Альбиной встречался, то с Леной — от всех отваживала. Уж не знаю, почему Таня на меня озлобилась, между нами люцифера никогда не было. Может, из-за песен, которые он мне посвятил. “Скажи, откуда ты взялась”, “Летний дождь”, “Свет в окне”... — Вы говорите: не могли ни за кого выйти замуж. Долго еще любили первого мужа? — Да нет. Я вышла за Витю, потому что он был очень интересный, интеллигентный. За мной ухаживал другой, а Витя меня попросту забрал: сразу познакомил с матерью, с отцом. Я глянула: ой, у меня и мама, и папа будут. Витя... Он вообще безумно любил меня. Я для него как ребенок была. — А вы его? — Обожала, делала для него все. Витя такой современный парень был, очень талантливый: на гитаре играл, спортом занимался, шахматист великолепный. Но вот так получилось... А вы знаете, ведь я его потом и женила. На своей знакомой. “Марина, — говорю ей. — Ну выходи за него замуж. Пожалуйста. Витю жалко”. Нет, он и сына не забывал — по пять раз в год приезжал к нам. Но... Если бы хоть однажды он положил мне руку на плечо, мне бы показалось, что меня коснулась гильотина — тут же бы умерла. — Почему? — Он должен был добиться, чтобы быть рядом с нами. — Мог, но не сделал? — Да... Витя приехал в Москву судиться, так его вызвал к себе Щелоков, сказал: “Пожалуйста, оставьте ее в покое”. Ну, коммунист — ему приказали, он и подчинился... А потом я стала думать: к чему это бракосочетание — и гинекологические больницы, и здоровье... — Сколько лет вы уже одна? — Как сколько — 24 года. — Привыкли к одиночеству? — Да, я люблю тишину. Даже когда телевизор смотрю, мне надо быть одной. — Вообще, мужчине рядом с вами, как думаете, тяжело? — Наверное, тяжело. Я странный человек. Могу смотреть фильм и вдруг закричать: “Ручку, бумагу!” И начинаю писать стихи. “Если меня ударят, я буду драться” — Многие говорят о вашем строптивом характере. Что у вас произошло с Пугачевой? Писали, что чуть ли не подрались. — Я не знаю, что тогда на меня нашло — просто потемнело в глазах, отключилась. Такая реакция. Тем более я столько пережила в жизни — вся как железный прут была. Алла позвала меня к себе, даже машину прислала. Сидим за общим столом, она говорит: “Ты звезда и я звезда, мы должны быть вместе”. Я ей: “Аллочка, ты звезда, это точно. Но я — ученый, человек науки”. Она подошла ко мне, тычет рюмкой: “Пей!” “Аллочка, большое спасибо, что ты меня пригласила, — говорю. — Я пить не могу (там не то виски, не то водка была — для меня просто яд), но пригублю”. И тут она меня схватила за волосы: “Пей, я тебе сказала!” А там Сашка Буйнов сидит, Кальянов, Саша Морозов — все же мои друзья. Я всегда скромно себя вела — зачем же меня так унижать? Мне все равно: знаменитый ты человек, не знаменитый — не трогай меня. Не знаю, что со мной тогда произошло, какое-то затмение. Взяла рюмку, и вот так: раз — ударила ее в лицо... Ой, ведь еще и с Галей Брежневой случай был... — Тоже подрались? — Да нет. Толкнула ее, она кубарем перевернулась... — Снова в глазах потемнело? — Ну, там Юра Черенков сидел, “Ласковый май”, сестры Зайцевы, из КГБ ребята — все знакомые мои... Вообще-то я дружелюбный человек, но когда такое состояние! Она подходит и говорит: “Это мое место, убирайся отсюда”. Я и не выдержала. — Но у нее же охранники... — А все знают меня. — Не посмели бы? Побоялись? — Наверное. — А вообще, вас боятся люди? — Не знаю. Нет, я никому плохого не делала. Просто... Если меня ударят, боли я не почувствую. Но в глазах у меня потемнеет. И я буду драться. Я должна постоять за свою честь. Такой человек. — Почему сейчас вы затаились, ушли в тень? Вот уже несколько лет о вас ничего не слышно. — Вообще, последние лет десять часто задумываюсь о том, что жизнь моя в науке прошла напрасно. Ведь никто истинную правду не знает. Никто! Почему до сих пор не сделана онкологическая игла, которая может опухоль в паутину превращать? Ведь даже метастазы убираются. У меня есть патент, но разве это кому-нибудь нужно? Вот когда я умру, когда меня не станет, тогда обо мне начнут говорить. А почему сегодня не образумить человечество, почему не сказать, что каждый из нас — долгожитель? Почему нельзя остановить старение, снять эти генетические вирусы? Онкология — это же вирус. Как герпес — вирусный аллерген. Посмотрите: если отец умер от рака, то умирает и его сын, и внук... Почему мы путем профилактики не можем это снять? Я-то знаю, как сделать. Ну хорошо — Джуна, ну хорошо — лечу. А случись что со мной — кто меня вылечит? — Сами себя не сможете? — Как? Это несуразные вещи — разве может хирург сам себе сделать операцию?.. Да что говорить, свою миссию я выполнила — 17 патентов все-таки на моем счету. Мои приборы прошли апробацию во всех ведущих клиниках мира: аналогов в мире нет, противопоказаний нет. Сама я дошла до совершенства... Но что мне теперь остается? Отдать все городу, государству. Денег мне не надо — делайте для народа больницы. Официально заявляю: я бесплатно дарю свои патенты! Приходите, забирайте. Ничего мне уже не нужно... Только бы сына вернуть... Московский Комсомолец
При полной или частичной перепечатке ссылка на Sobkor.Ru обязательна.
|
|